Мы как обезьяны — некоторые материалы о бахаи здесь не публикуем. Какой смысл печатать, если бахаи критику воспримут не как призыв к изменениям, а лишь как повод для агрессии по отношению к BahaiArc?
В этот раз предлагаем нашим читателям фрагмент беседы с Константином Ремчуковым, главным редактором «Независимой газеты», прозвучавшей на «Эхо Москвы». Прослушать беседу полностью вы можете по этой ссылке.
***
О.Журавлёва― И снова с вами программа „Особое мнение“. Меня зовут Ольга Журавлёва, мой собеседник – Константин Ремчуков, главный редактор „Независимой газеты“. Константин Вадимович, вот, по поводу выборов, все-таки, хотелось бы еще один аспект затронуть. Я так понимаю, что вы считаете, что выборы для власти важны?
К.Ремчуков― Да.
О.Журавлёва― Это, в общем, этап для многих еще и при власти, очень важный в финансовом смысле, наверное. Но и для самой власти, политически важны выборы?
К.Ремчуков― Да. Потому что власть, на мой взгляд, устроена таким образом, чтобы воспроизвести формально все институты современной демократии, наполнив их совершенно извращенным эрзац-смыслом как будто бы демократии.
О.Журавлёва― Как будто бы выборы, как будто бы суды.
К.Ремчуков― Как будто бы демократия, да. Потому что тогда им легче. Ведь, Россию критикуют политики Запада, американцы очень многие статусные, которые не очень глубоки в своих аргументах. До тех пор, пока Путин общался с лидерами, он очень легко их переубеждал, потому что у них есть один, максимум второй уровень аргументов, а у Путина есть 3, 4, 5 уровней аргументов. Поэтому с ним надо беседовать… Но это, как правило, на экспертном уровне.
Так вот, все формальные институты демократии в стране – это для того, чтобы парировать первый и второй уровень претензий к нам с точки зрения политики. Потому что…
Я много… Сказать „размышляю“ – это будет, наверное, нескромно. ...думаю о том, каким образом вся построенная в результате нашей Конституции линейка политических институтов в стране, предельно демократичных, на самом деле, не то, что не работает, а она содействует искажению духа Конституции, буквы Конституции, сужению прав и свобод человека. То есть весь пафос преамбулы Конституции.
И я понял, что современные институты политические, главная характерная черта современности политического института – это одновременное существование и наличие независимых СМИ и политиков, которые в состоянии мониторить их деятельность. Потому что если этого нет, вот тогда происходит формализация всех этих институтов. Если есть независимое освещение их деятельности, тогда выясняется, что они только по форме выглядят как институт демократии выборов, а содержательно это эрзац-выборы, эрзац демократия.
Таким образом вот этот фактор публичности существования любого современного института – это касается не только выборов, это касается конкуренции, это касается монополии, это касается бюджетной сферы – вот, всё, что это есть, это всё есть в современных обществах. Но если нету луча прожектора, который высвечивает каждое шевеление, то тогда получается так, как получается у нас.
Поэтому я думаю, что актуальная тема (ну, это как тема движения России к современному обществу) – это, конечно, освобождение вот этого луча, который может подробно, спокойно освещать.
Но! С другой стороны, рассчитывать, что это произойдет автоматически (вот, просто кто-то должен сидеть, потому что слишком большие силы не заинтересованы в том, чтобы луч этот работал), этого не будет, этого нет нигде.
Вот, я когда изучал, когда американские СМИ стали свободными, то это случилось, как ни странно, не в 1950-м году, а в 1971-72 году, когда Даниэл Эллсберг, который украл бумаги Пентагона, расксерил их и начал посылать в „The New York Times“. „The New York Times“ чесали репу и думали, чего делать с этими тайнами. А там бумаги Пентагона – это тайный доклад для министра обороны Макнамары, из которого явствовало, что все предлоги американцев по войне в Индокитае были высосаны из пальца, включая Вьетнамскую войну – просто нужны были какие-то другие задачи.
И „The New York Times“ опубликовала, и тут же на следующий день прокуратура, генеральный прокурор делает постановление запретить публикации. Он шлет в Чикаго, он шлет в „The Washington Post“, а они везде запрет, запрет, запрет.
Тогда они дали одному сенатору (а по закону сенатор может говорить без перерыва, его не могут регламентом оградить), и он все эти бумаги, те, которые ему предоставили, читал много-много часов подряд, потому что всё, что сказал сенатор, заносится в протокол. И это тогда живет (это свобода слова).
И, вот, потом… От этого Даниэла Эллсберга отвернулись все – от него шарахались, потому что…
О.Журавлёва― Ну, это вариант Сноудена.
К.Ремчуков― ...что с ним не надо общаться. Он выдержал это, но потом после этого, вот, американские СМИ добились вот той независимости, что никто, никакая Генеральная прокуратура им не может запретить.
То есть прошло колоссальное… При том, что намного сильнее был капитал, намного сильнее была частная собственность в Америке… 1971-й, 72-й, 73-й год серьезнейшая борьба, когда Никсон говорил „Да я их раздавлю“. Он так ненавидел всех этих либералов и всех этих… „Да я их просто!..“ Он не знал, что он с ними сделает, да? А всё равно, вот, институты победили, и американское общество, в конце концов, пришло к тому, что, все-таки, освещение вот этих проблем является важным функциональным условием нормальной работы всех политических институтов.
Поэтому я думаю, что нам эту пропасть в один прыжок не перепрыгнуть. И если мы экстраполируем даже по вот этому кейсу нашу историю как отставание исторического масштаба развития гражданского общества, то я, вот, вам говорю, 50 лет, 60 лет. Это зависит, в каких сферах отставание, но раньше этого не произойдет. При том, что большинство американцев в тот момент не поддерживали Эллсберга – они считали его предателем, который запалил стратегические интересы американцев. Большинство элиты политической в Вашингтоне не поддерживало Эллсберга.
То есть в этом смысле, ну, вот, просто это называется „исторический разрыв“. Вот, нужно прожить, чтобы какая-то критическая масса общества начала это тоже понимать.
О.Журавлёва― Послушайте, вы – главный редактор „Независимой газеты“. Вы сейчас говорите о том, что у нас в стране не существует свободы слова и еще 50 лет, скорее всего, ее не будет. А если более короткий взять кусок, в ближайшее время, вот, хотя бы перед выборами власти нужно будет наводить порядок с той прессой, какая есть, относительно свободной и относительно независимой?
К.Ремчуков― Нет, я не думаю. Потому что, вот, мы, например, свободно пишем не относительно, а абсолютно.
О.Журавлёва― Так, значит, вы-то уже живете в другом веке?
К.Ремчуков― Ну, мы такие маленькие… Знаете, как муравей, да? Очень сильный, но очень легкий. Вы – говорите. Это мало. Ну, с точки зрения охвата населения.
Ведь, речь идет об изменении ментальности, о том, чтобы другие люди, которые разделяют эти мысли, начали говорить… Знаете, у индусов есть такая поговорка: они считают, что обезьяны не разговаривают, чтобы их не заставили работать. Это поскольку они наблюдают за обезьянами, видят, что они достаточно умные люди. Вот, огромное количество людей, которые инсталлированы в иерархии российской, они как эти обезьяны: они не говорят, чтобы не пострадать. Вот.
Но, вот, мое наблюдение за жизнью показывает, что лекциями, выступлениями, отдельными публикациями ты не можешь сдвинуть пласт какой-то критической массы восприятия того, что правильно, что неправильно. Потому что сила косности, предубеждений…
Вот, мне рассказывают люди, что некоторые силовики, там, на уровне ФСБ начинают размышлять в терминах „неблагонадежный“. Меня поразило это слово из советской жизни. Они начинают составлять списки неблагонадежности, да?
С моей точки зрения, самые неблагонадежные люди, которые ведут дело к ухудшению экономики и материального благополучия российских граждан. Вот это огромные куски власти. С моей точки зрения, с точки зрения интересов России, народа и страны они неблагонадежны. С точки зрения режима они благонадежны. Вот эта путаница между благонадежностью…
О.Журавлёва― С точки зрения режима неблагонадежен Ремчуков в большей степени. Правда же?
К.Ремчуков― Скорее всего, да. Вот.
О.Журавлёва― Но вы, все-таки, считаете, что, тем не менее, Ремчукову, точнее его газете ничего не грозит перед выборами?
К.Ремчуков― Да кто ж может чего-то такое говорить про „грозить“? Оль, вы же в России живете. Я могу выйти сейчас…
